Нарядный, фантастически вкусный и по-настоящему праздничный торт Мистер Пиквик. Это мой любимый торт медовик с замороженной вишней, орехами и сметанным кремом, покрытый шоколадной помадкой, обожаю его печь. Времени тратится минимально, из-за его “панчообразности” выпекается только один корж. А по вкусу Мистер Пиквик превосходит многие затратные по времени торты. (Таким же образом я оформляю торт из шоколадного бисквита с ананасами и нежнейший торт-десерт ). Есть у любимого медовика еще одно преимущество - я выпекаю очень большой корж, остаются излишки, которые прекрасно хранятся в морозилке в течение очень длительного времени. В случае внезапных гостей их можно подать в виде медового печенья или быстро приготовить десерт Мистер Пиквик. Все рецепты медовой выпечки - .
Состав:
На тесто:
- Мед — 4 полные столовые ложки
- Сахар — 250 грамм
- Масло сливочное — 2 столовые ложки
- Яйца — 6 штук
- Мука — около 300 грамм
- Сода — 1 чайная ложка
- Растительное масло без запаха для смазывания формы для выпечки
На крем и начинку:
- Сметана 15% — 1 кг
- Сахар — 200 грамм
- Ванилин — 2 пакетика (2 грамма)
- Вишня размороженная (или свежая) без косточек — 200-250 грамм
- Орехи грецкие – 50-70 грамм
На помадку:
- Сметана 15% — 4 столовые ложки
- Какао нерастворимое — 2-3 столовые ложки
- Сахар — 4 столовых ложек
- Вода — 1-2 столовые ложки (при необходимости)
Как приготовить вкусный и нарядный торт на медовом корже со сметанным кремом, орехами и вишней, покрытый простой шоколадной помадкой
Если вишня используется замороженная, то ее нужно разморозить в сите и слегка отжать. Из выделившегося при размораживании сока легко приготовить яркий и вкусный В ковшике на очень слабом огне растопить мед.
Растопить мед
В горячий мед всыпать соду. Тщательно перемешать - вся сода должна вступить в реакцию и подняться пеной.
Всыпать соду
Добавить остальные ингредиенты. Сначала сахар, перемешать. Затем сливочное масло, перемешать. Снять с огня, вбить по одному яйца, перемешивая после каждого. Всыпать просеянную муку, перемешать до однородности, тесто должно быть по консистенции как густая сметана.
Тесто на корж
Смазать форму для выпечки растительным маслом и вылить тесто. Все это делается очень быстро - дольше читать рецепт.
Вылить тесто в форму
Я использую чугунную сковороду диаметром 32 см с небольшими бортиками. Выпекать корж для медового торта в духовке, разогретой до 180 градусов около 40 минут до интенсивного золотистого цвета. Готовность проверить, проткнув деревянной шпажкой, она должна остаться сухой.
Готовый корж
Корж из медового теста для медовика с вишней, орехами и сметанным кремом готов. Вынуть медовый корж из сковороды, остудить. На торт среднего размера пойдет чуть больше половины коржа. Разрезать половину коржа на небольшие кусочки.
Разрезать на небольшие кусочки
Приготовить сметанный крем - хорошо перемешать сметану с сахаром и ванилином, (около 4 ложек сметаны оставить на помадку). Нужно выбрать посуду сферической формы, в которой будет застывать Медовик Мистер Пиквик. Это может быть салатница, небольшая миска, я пользуюсь чашей от весов объемом 1,8 литра. Застелить пищевой пленкой форму, вылить на донышко немного крема и выложить первый слой из кусочков коржа, обмакивая каждый в крем. Когда один слой кусочков выложен, полить кремом. Крема не жалеть, медовое тесто очень хорошо его впитывает. Это у нас сформирована верхушка торта.
Выкладывать кусочки коржа вперемешку с кремом
Нарезать орехи довольно крупно. Посыпать половиной орехов, выложить еще один слой, посыпать размороженной вишней.
Выложить слой вишни
И продолжать формировать торт Мистер Пиквик, обмакивая кусочки медового коржа в сметанный крем и дополнительно поливая кремом недостаточно пропитавшиеся кусочки. Использовать всю вишню и все орехи. Полностью заполнить выбранную форму для торта. В самом конце я выкладываю уже не маленькие кусочки, а тонкие ломтики коржа. Это будет донышко медового торта со сметанным кремом, орехами и вишней. Слегка утрамбовать.
Донышко торта
Завернуть концы пищевой пленки и отправить на ночь в холодильник. Излишки коржа положить в морозилку (вы потом разрежете его на красивые ромбики и получится медовое печенье). Или приготовить из излишков быстрый Десерт Мистер Пиквик: 1)перемешать кусочки коржа со сметанным кремом 2)выложить в креманки или маленькие вазочки 3)посыпать корицей, орехами и тертым шоколадом 4)остудить в течение получаса. Если есть свежие фрукты и ягоды, чернослив или консервированные ананасы - положить в середину. Такие добавки улучшат и вкус и вид десерта.
Десерт Мистер Пиквик
Осталось закончить медовый торт Мистер Пиквик - на следующее утро проделываем все в обратном порядке - развернуть пленку, накрыть блюдом, на котором торт будет подаваться к столу и перевернуть.
Перевернуть торт на блюдо
Придерживая за кончики пленки, аккуратно поддеть ножиком и снять форму.
Освободить торт от формы
Освободить медовый торт Мистер Пиквик от пленки, стараясь не повредить верхний слой сметанного крема. Приготовить помадку - смешать сахар со сметаной и какао, довести до кипения, проварить 30-40 секунд. Покрыть торт шоколадной помадкой. Если помадка слишком густая для того, чтобы живописно стекать по краям, добавить немного, 1-2 столовые ложки воды и снова вскипятить.
Торт медовик со сметанным кремом, вишней и орехами
Дать Медовику с замороженной вишней, орехами и сметанным кремом постоять пару часов в холодильнике. Когда шоколадная помадка застынет, торт Мистер Пиквик можно разрезать.
Торт на медовых коржах со сметанным кремом и вишней
Торт Мистер Пиквик на медовом корже со сметанным кремом, вишней и орехами, покрытый простой шоколадной помадкой, готов.
Медовый торт Мистер Пиквик
Заварить хорошего чаю, я люблю с этим тортом чай каркаде.
Стоит хоть раз приготовить медовый торт с вишней, орехами и сметанным кремом - и он станет очень популярным в вашем меню, ручаюсь!
Торт медовик со сметанным кремом, орехами, вишней и шоколадной глазурью
Ну и напоследок, вишню можно заменить любыми мягкими фруктами и ягодами. Я в сезон пеку торт Мистер Пиквик с малиной и голубикой, это - что-то невероятное! Приятного аппетита!
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Чарлз Диккенс рисует старую Англию с самых различных её сторон, прославляя то её добродушие, то обилие в ней живых и симпатичных сил, которые приковали к ней лучших сынов мелкой буржуазии. Он изображает старую Англию в добродушнейшем, оптимистическом, благороднейшем старом чудаке, имя которого - мистер Пиквик - утвердилось в мировой литературе где-то неподалёку от великого имени Дон-Кихота . Если бы Диккенс написал эту свою книгу, не роман , а серию комических, приключенческих картин, с глубоким расчётом прежде всего завоевать английскую публику, польстив ей, дав ей насладиться прелестью таких чисто английских положительных и отрицательных типов, как сам Пиквик, незабвенный Сэмюэл Уэллер - мудрец в ливрее, Джингль и т. д., то можно было бы дивиться верности его чутья. Но скорее здесь брала своё молодость и дни первого успеха. Этот успех был вознесён на чрезвычайную высоту новой работой Диккенса, и надо отдать ему справедливость: он тотчас же использовал ту высокую трибуну, на которую взошёл, заставив всю Англию смеяться до колик над каскадом курьёзов Пиквикиады.
Личность Пиквика
- С первых страниц романа Чарлз Диккенс вырисовывает мистера Пиквика как добродушного, честного, бескорыстного английского джентльмена , перевоплотившегося по ходу романа из суетливого обаятельного бездельника в героически-комического благодетеля, существующего для того, чтобы помогать ближним своим в обустройстве их счастья . Однако, согласно более глубокой задумке автора, изменений в Пиквике не происходит, меняется читатель по ходу чтения романа: после прочтения первых глав у него Пиквик ассоциируется со стереотипными представлениями о богачах, как о бестолковых бездельниках, ближе к концу романа стираются стереотипные представления, и в Пиквике читатель видит уже благородного человека.
- Читателю , безусловно, запомнились сияющие глаза и добрая улыбка мистера Пиквика, не раз возникавшие у него на лице .
- Старая петарда . Иногда доброта Пиквика доставляла ему немало проблем. Однажды Пиквик был обманут слугой хитрого злодея - Альфреда Джингля, который направил мистера Пиквика в женский пансионат . Тот в свою очередь, руководствуясь желанием разоблачить мошенника, отправился-таки в пансионат, однако женщины, снимавшие жилище в пансионате, восприняли Пиквика как вора и подняли тревогу. В это время Джингль со слугой уезжает из города , называя обманутого Сэмюэла Пиквика старой петардой.
- Мистер Пиквик мог постоять за себя. Во Флитской долговой тюрьме , куда великий муж попал по нежеланию платить мошенникам Додсону и Фоггу за проигранное дело в суде, один заключенный , по имени Зефир, сорвал с головы Пиквика ночной колпак и надел его другому пьяному джентльмену . Пиквик, конечно, воспринял это как издевательство и нанес обидчику удар в грудь :
Названы именем Пиквика
Фильмография. Экранизация
Напишите отзыв о статье "Сэмюэл Пиквик"
Литература
Посмертные записки Пиквикского клуба: роман/ Чарльз Диккенс; пер. с англ. А. В. Кривцовой и Евгения Ланна. - М.: АСТ: Астрель
Примечания
Ссылки
|
||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сэмюэл Пиквик
Потом опять появился Аксель. Только на этот раз он стоял у окна в какой-то очень красивой, богато обставленной комнате. А рядом с ним стояла та же самая «подруга его детства» Маргарита, которую мы видели с ним в самом начале. Только на этот раз вся её заносчивая холодность куда-то испарилась, а красивое лицо буквально дышало участием и болью. Аксель был смертельно бледным и, прижавшись лбом к оконному стеклу, с ужасом наблюдал за чем-то происходящим на улице... Он слышал шумевшую за окном толпу, и в ужасающем трансе громко повторял одни и те же слова:– Душа моя, я так и не спас тебя... Прости меня, бедная моя... Помоги ей, дай ей сил вынести это, Господи!..
– Аксель, пожалуйста!.. Вы должны взять себя в руки ради неё. Ну, пожалуйста, будьте благоразумны! – с участием уговаривала его старая подруга.
– Благоразумие? О каком благоразумии вы говорите, Маргарита, когда весь мир сошёл с ума?!.. – закричал Аксель. – За что же её? За что?.. Что же такого она им сделала?!.
Маргарита развернула какой-то маленький листик бумаги и, видимо, не зная, как его успокоить, произнесла:
– Успокойтесь, милый Аксель, вот послушайте лучше:
– «Я люблю вас, мой друг... Не беспокойтесь за меня. Мне не достаёт лишь ваших писем. Возможно, нам не суждено свидеться вновь... Прощайте, самый любимый и самый любящий из людей...».
Это было последнее письмо королевы, которое Аксель прочитывал тысячи раз, но из чужих уст оно звучало почему-то ещё больнее...
– Что это? Что же там такое происходит? – не выдержала я.
– Это красивая королева умирает... Её сейчас казнят. – Грустно ответила Стелла.
– А почему мы не видим? – опять спросила я.
– О, ты не хочешь на это смотреть, верь мне. – Покачала головкой малышка. – Так жаль, она такая несчастная... Как же это несправедливо.
– Я бы всё-таки хотела увидеть... – попросила я.
– Ну, смотри... – грустно кивнула Стелла.
На огромной площади, битком набитой «взвинченным» народом, посередине зловеще возвышался эшафот... По маленьким, кривым ступенькам на него гордо поднималась смертельно бледная, очень худая и измученная, одетая в белое, женщина. Её коротко остриженные светлые волосы почти полностью скрывал скромный белый чепчик, а в усталых, покрасневших от слёз или бессонницы глазах отражалась глубокая беспросветная печаль...
Чуть покачиваясь, так как, из-за туго завязанных за спиной рук, ей было сложно держать равновесие, женщина кое-как поднялась на помост, всё ещё, из последних сил пытаясь держаться прямо и гордо. Она стояла и смотрела в толпу, не опуская глаз и не показывая, как же по-настоящему ей было до ужаса страшно... И не было никого вокруг, чей дружеский взгляд мог бы согреть последние минуты её жизни... Никого, кто своим теплом мог бы помочь ей выстоять этот ужасающий миг, когда её жизнь должна была таким жестоким путём покинуть её...
До этого бушевавшая, возбуждённая толпа вдруг неожиданно смолкла, как будто налетела на непреодолимое препятствие... Стоявшие в передних рядах женщины молча плакали. Худенькая фигурка на эшафоте подошла к плахе и чуть споткнувшись, больно упала на колени. На несколько коротких секунд она подняла к небу своё измученное, но уже умиротворённое близостью смерти лицо... глубоко вздохнула... и гордо посмотрев на палача, положила свою уставшую голову на плаху. Плачь становился громче, женщины закрывали детям глаза. Палач подошёл к гильотине....
– Господи! Нет!!! – душераздирающе закричал Аксель.
В тот же самый миг, в сером небе из-за туч вдруг выглянуло солнышко, будто освещая последний путь несчастной жертвы... Оно нежно коснулось её бледной, страшно исхудавшей щеки, как бы ласково говоря последнее земное «прости». На эшафоте ярко блеснуло – тяжёлый нож упал, разбрасывая яркие алые брызги... Толпа ахнула. Белокурая головка упала в корзину, всё было кончено... Красавица королева ушла туда, где не было больше боли, не было издевательств... Был только покой...
Вокруг стояла смертельная тишина. Больше не на что было смотреть...
Так умерла нежная и добрая королева, до самой последней минуты сумевшая стоять с гордо поднятой головой, которую потом так просто и безжалостно снёс тяжёлый нож кровавой гильотины...
Бледный, застывший, как мертвец, Аксель смотрел невидящими глазами в окно и, казалось, жизнь вытекала из него капля за каплей, мучительно медленно... Унося его душу далеко-далеко, чтобы там, в свете и тишине, навечно слиться с той, которую он так сильно и беззаветно любил...
– Бедная моя... Душа моя... Как же я не умер вместе с тобой?.. Всё теперь кончено для меня... – всё ещё стоя у окна, помертвевшими губами шептал Аксель.
Но «кончено» для него всё будет намного позже, через каких-нибудь двадцать долгих лет, и конец этот будет, опять же, не менее ужасным, чем у его незабвенной королевы...
– Хочешь смотреть дальше? – тихо спросила Стелла.
Я лишь кивнула, не в состоянии сказать ни слова.
Мы увидели уже другую, разбушевавшуюся, озверевшую толпу людей, а перед ней стоял всё тот же Аксель, только на этот раз действие происходило уже много лет спустя. Он был всё такой же красивый, только уже почти совсем седой, в какой-то великолепной, очень высокозначимой, военной форме, выглядел всё таким же подтянутым и стройным.
И вот, тот же блестящий, умнейший человек стоял перед какими-то полупьяными, озверевшими людьми и, безнадёжно пытаясь их перекричать, пытался что-то им объяснить... Но никто из собравшихся, к сожалению, слушать его не хотел... В бедного Акселя полетели камни, и толпа, гадкой руганью разжигая свою злость, начала нажимать. Он пытался от них отбиться, но его повалили на землю, стали зверски топтать ногами, срывать с него одежду... А какой-то верзила вдруг прыгнул ему на грудь, ломая рёбра, и не задумываясь, легко убил ударом сапога в висок. Обнажённое, изуродованное тело Акселя свалили на обочину дороги, и не нашлось никого, кто в тот момент захотел бы его, уже мёртвого, пожалеть... Вокруг была только довольно хохочущая, пьяная, возбуждённая толпа... которой просто нужно было выплеснуть на кого-то свою накопившуюся животную злость...
Чистая, исстрадавшаяся душа Акселя, наконец-то освободившись, улетела, чтобы соединиться с той, которая была его светлой и единственной любовью, и ждала его столько долгих лет...
Вот так, опять же, очень жестоко, закончил свою жизнь нам со Стеллой почти незнакомый, но ставший таким близким, человек, по имени Аксель, и... тот же самый маленький мальчик, который, прожив всего каких-то коротеньких пять лет, сумел совершить потрясающий и единственный в своей жизни подвиг, коим мог бы честно гордиться любой, живущий на земле взрослый человек...
– Какой ужас!.. – в шоке прошептала я. – За что его так?
– Не знаю... – тихо прошептала Стелла. – Люди почему-то были тогда очень злые, даже злее чем звери... Я очень много смотрела, чтобы понять, но не поняла... – покачала головкой малышка. – Они не слушали разум, а просто убивали. И всё красивое зачем-то порушили тоже...
– А как же дети Акселя или жена? – опомнившись после потрясения, спросила я.
– У него никогда не было жены – он всегда любил только свою королеву, – со слезами на глазах сказала малышка Стелла.
И тут, внезапно, у меня в голове как бы вспыхнула вспышка – я поняла кого мы со Стеллой только что видели и за кого так от души переживали!... Это была французская королева, Мария-Антуанетта, о трагической жизни которой мы очень недавно (и очень коротко!) проходили на уроке истории, и казнь которой наш учитель истории сильно одобрял, считая такой страшный конец очень «правильным и поучительным»... видимо потому, что он у нас в основном по истории преподавал «Коммунизм»...
В предисловии к первому изданию «Посмертных Записок Пиквикского Клуба» было указано, что их цель – показать занимательных героев и занимательные приключения; что в ту пору автор и не пытался развить замысловатый сюжет и даже не считал это осуществимым, так как «Записки» должны были выходить отдельными выпусками, и что по мере продвижения работы он постепенно отказался от самой фабулы Клуба, ибо она явилась помехой. Что касается одного из этих пунктов, то впоследствии опыт и работа кое-чему меня научили и теперь, пожалуй, я предпочел бы, чтобы эти главы были связаны между собой более крепкой нитью, однако они таковы, какими были задуманы.
Мне известны различные версии возникновения этих Пиквикских Записок, и для меня, во всяком случае, они отличались прелестью, полной неожиданности. Появление время от времени подобных домыслов дало мне возможность заключить, что мои читатели интересуются этим вопросом, а потому я хочу рассказать о том, как родились эти Записки.
Был я молод – мне было двадцать два – двадцать три года, – когда мистеры Чепмен и Холл, обратив внимание на кое-какие произведения, которые я помещал тогда в газете «Морнинг Кроникл» или писал для «Олд Монсли Мегезин» (позже была издана серия их в двух томах с иллюстрациями мистера Джорджа Круктенка), явились ко мне с предложением написать какое-нибудь сочинение, которое можно издать отдельными выпусками ценой в шиллинг – в то время я, да, вероятно, и другие знали о таких выпусках лишь по смутным воспоминаниям о каких-то нескончаемых романах, издаваемых в такой форме и распространяемых странствующими торговцами по всей стране, – помню, над иными из них я проливал слезы в годы моего ученичества в школе Жизни.
Когда я распахнул свою дверь в Фарнивел-Инн перед компаньоном, представителем фирмы, я признал в нем того самого человека, – его я никогда не видел ни до, ни после этого, – из чьих рук купил два-три года назад первый номер Мегезина, в котором со всем великолепием было напечатано первое мое вдохновенное произведение из «Очерков» под заглавием «Мистер Миннс и его кузен»; однажды вечером, крадучись и дрожа, я со страхом опустил его в темный ящик для писем в темной конторе в конце темного двора на Флит-стрит. По сему случаю я отправился в Вестминстер-Холл и зашел туда на полчаса, ибо глаза мои так затуманились от счастья и гордости, что не могли выносить вид улицы, да и нельзя было показываться на ней в таком состоянии. Я рассказал моему посетителю об этом совпадении, которое показалось нам обоим счастливым предзнаменованием, после чего мы приступили к делу.
Сделанное мне предложение заключалось в том, чтобы я ежемесячно писал нечто такое, что должно явиться связующим звеном для гравюр, которые создаст мистер Сеймур, и то ли у этого превосходного художника-юмориста, то ли у моего посетителя возникла идея, будто наилучшим способом для подачи этих гравюр явится «Клуб Нимрода», члены которого должны охотиться, удить рыбу и всегда при этом попадать в затруднительное положение из-за отсутствия сноровки. Подумав, я возразил, что хотя я родился и рос в провинции, но отнюдь не склонен выдавать себя за великого спортсмена, если не считать области передвижения во всех видах что идея эта отнюдь не нова и была не раз уже использована; что было бы гораздо лучше, если бы гравюры естественно возникали из текста, и что мне хотелось бы идти своим собственным путем с большей свободой выбирать людей и сцены из английской жизни, и я боюсь, что в конце концов я так и поступлю, независимо от того, какой путь изберу для себя, приступая к делу. С моим мнением согласились, я задумал мистера Пиквика и написал текст для первого выпуска, а мистер Сеймур, пользуясь гранками, нарисовал заседание Клуба и удачный портрет его основателя – сей последний был создан по указаниям мистера Эдуарда Чепмена, описавшего костюм и внешний вид реального лица, хорошо ему знакомого. Памятуя о первоначальном замысле, я связал мистера Пиквика с Клубом, а мистера Уинкля ввел специально для мистера Сеймура. Мы начали с выпусков в двадцать четыре страницы вместо тридцати двух и с четырех иллюстраций вместо двух. Внезапная, поразившая нас смерть мистера Сеймура, – до выхода из печати второго выпуска, – привела к незамедлительному решению вопроса, уже назревавшего: выпуск был издан в тридцать две страницы только с двумя иллюстрациями, и такой порядок сохранился до самого конца.
С большой неохотой я вынужден коснуться туманных и бессвязных утверждений, сделанных якобы в интересах мистера Сеймура, будто он принимал какое-то участие в замысле этой книги или каких-то ее частей, о чем не указано с надлежащей определенностью в предшествующих строках. Из уважения к памяти брата-художника и из уважения к самому себе я ограничусь здесь перечислением следующих фактов:
Мистер Сеймур не создавал и не предлагал ни одного эпизода, ни одной фразы и ни единого слова, которые можно найти в этой книге. Мистер Сеймур скончался, когда были опубликованы только двадцать четыре страницы этой книги, а последующие сорок восемь еще не были написаны. Никогда я не видел почерка мистера Сеймура. И только один раз в жизни я видел самого мистера Сеймура, а было это за день до его смерти, и тогда он не делал никаких предложений. Видел я его в присутствии двух человек, ныне здравствующих, которым прекрасно известны все эти факты, и их письменное свидетельство находится у меня. И, наконец, мистер Эдуард Чепмен (оставшийся в живых компаньон фирмы Чепмен и Холл) изложил в письменной форме, из предосторожности, то, что ему лично известно о происхождении и создании этой книги, о чудовищности упомянутых необоснованных утверждений и о явной невозможности (детально проверенной) какого бы то ни было их правдоподобия. Следуя принятому мною решению быть снисходительным, я не буду цитировать сообщение мистера Эдуарда Чепмена о том, как отнесся его компаньон, ныне покойный, к упомянутым претензиям.
«Боз», мой псевдоним в «Морнинг Кроникл» и в «Олд Монсли Мегезин», появившийся и на обложке ежемесячных выпусков этой книги и впоследствии еще долго остававшийся за мной, – прозвище моего любимого младшего брата, которого я окрестил «Мозес» в честь векфилдского священника; это имя в шутку произносили в нос, оно превратилось в Бозес и уменьшительно – в Боз. Это было словечко из домашнего обихода, хорошо знакомое мне задолго до того, как я стал писателем, и потому-то я выбрал его для себя.
О мистере Пиквике говорили, что, по мере того как развертывались события, в характере его произошла решительная перемена и что он стал добрее и разумнее. По моему мнению, такая перемена не покажется моим читателям надуманной или неестественной, если они вспомнят, что в реальной жизни особенности и странности человека, в котором есть что-то чудаковатое, обычно производят на нас впечатление поначалу, и, только познакомившись с ним ближе, мы начинаем видеть глубже этих поверхностных черт и узнавать лучшую его сторону.
Если найдутся такие благонамеренные люди, которые не замечают разницы (а иные ее не заметили, когда только что появились в печати «Пуритане» между религией и ханжеством, между благочестием истинным и притворным, между смиренным почитанием великих истин Писания и оскорбительным внедрением буквы Писания – но не духа его – в самые банальные разногласия и в самые пошлые житейские дела, – пусть эти люди уразумеют, что в настоящей книге сатира направлена всегда против последнего явления и никогда против первого. Далее: в этой книге последнее явление изображено в сатирическом виде, как несовместимое с первым (что подтверждает опыт), не поддающееся слиянию с ним, как самая губительная и зловредная ложь, хорошо знакомая в человеческом обществе, – где бы ни находилась в настоящее время ее штаб-квартира – в Экстер-Холле , или в Эбенезер Чепл , или в обоих этих местах. Пожалуй, лишнее продолжать рассуждения на эту тему, столь самоочевидную, но всегда уместно протестовать против грубой фамильярности со священными понятиями, о которых глаголят уста и молчит сердце, или против смешения христиан с любой категорией людей, которые, по словам Свифта, религиозны ровно настолько, чтобы ненавидеть, и недостаточно для того, чтобы любить друг друга.
Наталья Громова. Литературовед. Родилась в 1959 году в Приморском крае. Работала в Государственной исторической библиотеке. Закончила философский факультет МГУ. Работала в редакции литературы издательства «Советская энциклопедия». С 2000 по 2009 год издано несколько книг Натальи Громовой, среди них: «Достоевский», «Узел. Поэты: дружбы и разрывы. Из истории литературного быта 20-х-30-х годов», «Эвакуация идет…», «Распад. Судьба советского критика». Член Союза писателей Москвы. В настоящее время - старший научный сотрудник Дома-музея М. И. Цветаевой в Москве.
Мистер Пиквик против господина Чичикова
1
В 1836 году по просторам России, изборожденной тоскливыми, на взгляд путешественника, дорогами, по которым если ехать, то уж непременно куда-нибудь да приедешь, начал разъезжать по собственной надобности небезызвестный господин Чичиков. Он был человеком основательным, ухоженным, плотным на вид. Господин Чичиков возник и начал свое путешествие по России в 1836 году, хотя книга вышла в свет только в 1842 году.
В то же самое время в далеком туманном Альбионе отправился в путешествие вместе со своими верными друзьями маленький, кругленький, добродушный человечек - мистер Пиквик, - о чем и сообщил первый выпуск журнального издания «Пиквикского клуба», вышедший 31 марта 1836 года.
Казалось бы, что особенного может быть в таком совпадении: два писателя - один русский, другой английский, Гоголь и Диккенс, отправляют двух важных господ путешествовать по своим странам по их личной надобности? Да и страны эти столь различны, что рядом их поставить просто невозможно. Для России - Англия просто пылинка, словно жалкая губернишка, затерявшаяся на российских просторах. Но это только на первый взгляд, а если вглядываться пристальнее, то можно заметить удивительные вещи. Поставленные рядом две эти страны, два этих писателя и два важных господина начинают вдруг неожиданно и ярко проявлять те свои особенные свойства, которые в суете повседневности обычно бывают стерты и неразличимы.
Оттого-то поиск сходств и отличий в обыденной жизни разных сторон света и есть главный двигатель пилигримов и странников.
Всякое путешествие, по представлению наших авторов, должно начинаться с колеса или животного, это колесо вращающего. Собственно,
глубокомысленный анализ свойств колеса и начинает поэму «Мертвые души». Кучер Селифан, а также три лошади - Гнедой, Заседатель и Чубарый, запряженные в бричку господина Чичикова, обернувшуюся под конец птицей-тройкой, занимают в повествовании едва ли не столько же места, сколько и главные герои. Уотермен, специальный слуга на стоянке карет, который поит лошадей, и потому так называющийся (от слова «вода»), - английский собрат наших мужиков, раздумчиво беседующих о том, доедет ли колесо до Казани или не доедет, объясняет мистеру Пиквику, что лошади сорок два года и она так слаба, что если ее распрячь, сразу валится на землю, и только благодаря паре огромных колес, которые катятся на нее сзади, вынуждена бежать.
Столь примечательные философы из народа, обитающие на дорогах России и Англии в середине прошлого века, вовсе не случайны: жизнь дорог и в Англии, и в России соткана из множества анекдотов, шуток, потому зеваки, кучера, возницы и прочие обитатели дорог являются при начале пути что господина Чичикова, что мистера Пиквика как бы некими символическими провозвестниками всех грядущих приключений наших героев.
Вслед за кратким умозрением знатоков о колесе и о животном, сие колесо вращающем, на страницах одного и другого произведения мы встречаем подробное и серьезное описание города и его окрестностей. Глаз путешествующего останавливается на самых незаметных деталях. «Главное, что водится в этих городах, - пишет мистер Пиквик, - это, по-видимому, солдаты, матросы, евреи, мел, креветки, офицеры и портовые чиновники (…) Улицы имеют оживленный вид, чему, главным образом, способствует веселый нрав военных». Это о Ротчестере, Страуде, Четеме, Бромтоне.
Ему вторит русский наблюдатель. Чичиков нашел, «что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных (…) Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами…» И так далее. Главное в описаниях двух городов - это оптический обман. Зачем, собственно, выезжать из дома, чтобы все это увидеть? Не видеть бы вовсе!
То, что Пиквик путешественник, - для такой страны, как Англия, очень существенно. Да и роман о Пиквике и пиквикистах, их путешествиях и приключениях на дорогах близ Лондона, - это пародийно уменьшенное движение английской нации по просторам всего мира.
Три креста на гербе Великобритании, соединяющие собственно Англию, Шотландию и Ирландию, лучами направлены во все стороны света, во все уголки земли. Англия, омываемая морями, с древних времен с огромным любопытством всматривалась в другие миры. Английского путешественника можно было встретить в любых уголках земли, не случайно один из самых знаменитых романов о Гулливере и о Робинзоне Крузо именно английские. Известна история о некоем англичанине, которого наши русские путешественники Врангель и Матюшкин встретили на Чукотке, куда он забрел, пройдя всю Россию, и тем самым невероятно поразил местных жителей.
Пиквик с его непомерным любопытством, с трогательным удивлением от всего происходящего, да еще с его размышлениями вслух о «превратностях человеческой судьбы», - это и есть оживший, неуемный дух британца, то своекорыстно, то бескорыстно исследующий многообразие мира. Открывается ли это многообразие в речах мошенника или попутчика по дилижансу, пиквикисты одинаково аккуратно записывают любые странные сведения о мире, услышанные от встреченных ими людей.
Но Англия не просто посылала в путешествия свободных граждан своей страны. Во всех частях света Англия имела колонии и всегда чувствовала разрыв между жизнью - там (это могла быть Индия, Австралия, Трансвааль и прочее) и жизнью у себя на острове. Люди, возвращавшиеся оттуда, обычно спустя довольно продолжительное время несли новые знания, культуру, религию, странности, которыми окрашивалась их жизнь. Все помнят рассказ Конан-Дойла «Пестрая лента» о страшном герое, который привез из колонии диких зверей и змей и использовал их для убийств. Вся английская литература полна людьми с загаром и тайной их жизни там. Таинственная двойственность соотношения сокрытой своей жизни в колонии и явной жизни в метрополии определяет состояние духа этой страны, в которой существуют как бы две силы: центробежная с точкой - «холодным домом» - Англией и центростремительная - с разбегающимися лучами креста во все края земного мира.
Джером Джером как-то заметил: «Многие уверены, что все счастье людей - в пространстве, то есть чем обширнее страна, тем лучше в ней жить. Воображают, что самый счастливый француз не может равняться с самым неудачливым англичанином, потому что Англия обладает гораздо большим количеством квадратных миль, чем Франция. А каким жалким по этой теории должен чувствовать себя в сравнении, например, с русским мужиком швейцарский крестьянин, глядя на карту Европейской и Азиатской России!
Счастливые жители Лондона в холодные туманные дни могут согреваться мыслью, что в Британской империи никогда не заходит солнце. Сам лондонец видит солнце очень редко, но это не мешает ему считать себя одним из собственников солнца, так как он знает, что оно начинает и заканчивает свой день все в той же Британской империи, составляя, так сказать, ее особую принадлежность…»
Чудным образом растекающаяся по поверхности земли Россия, Русь - земля не для путешествий и путешественников. По ней долго и уныло едут помещики в свои поместья, мечутся дельцы или мошенники типа Чичикова, его, так сказать, племянники - искатели легкого наследства. Но народ по ней не разъезжает. Он ходит, странствует от монастыря к монастырю, неся то туда, то сюда какие-то полусказочные сюжеты о тридевятых царствах, о доле и недоле, о правде и кривде, - все это надо отыскать, найти. В России за правдой надо ходить, ее надо искать, как это делали близкие нашему сердцу мужики из поэмы «Кому на Руси жить хорошо». В русском сознании путешественники - это или бездельники, или очень богатые люди, путешествовать могут только «с жиру». Поэтому наши классические литературные герои отправляются в странствия, убегая от нравственных мук, как Онегин после дуэли с Ленским. Либо же как Печорин - на Кавказ, дабы найти своему холодному сердцу какое-нибудь развлечение среди экзотической природы и экзотических же ее жителей. Путешествуют русские люди или за границу, или в далекие области севера - к границам Аляски, на Тян-Шань - куда-нибудь неподалеку от основной территории, для того, чтобы еще и еще прирастить это огромное существо новыми и новыми землями, которые и переварить-то бедная страна не в состоянии. Но если сравнивать Русь с тем же туманным Альбионом, то стоит все же отметить, что центральную точку, где располагался бы Дом, обнаружить не так просто. Можно, конечно, вслед за Мариной Цветаевой сказать: «Москва - такой огромный странноприимный дом, всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем». Но судьба самой Цветаевой доказала, что поселиться, найти угол в самой Москве оказывается невозможно: в XX веке Москва стала исторгать из себя странников. Углы, что петербургские, что московские, не превратились в Дома.
Россия давно уж не знает (если не забыла вовсе), где она реальная, а где написанная. Так и живет здесь большинство людей, обреченных на мечту о птице-тройке, которая не сегодня-завтра откроет нам свою тайну. А если - не откроет? Правда и то, что Россия от века не стремилась обрести устойчивость и покой, а следовательно - Дом (иными словами, состояться как Дом). Напротив, о Доме сразу же начинали ностальгически вспоминать, - не успев даже его как следует потерять, - и Тургенев с его «Дворянским гнездом», и Толстой с «Детством», безнадежно согласившись с тем, что он навсегда утрачен. А потом волна становилась все мощнее и мощнее, и так вплоть до «Вишневого сада». Гоголь же - Дома не имущий, да так никогда и не обретший - просто отсекал от жизни эти дома, домишки, поместья, оставляя нас как перволюдей лицом к лицу с голым, необжитым от моря до моря пространством, по которому носится русская тоскливая песня…
Господин Чичиков едет в своей бричке по длинным дорогам России, чтобы получить у разных помещиков за небольшие, в сущности, деньги мертвые души. А приобретя «крестьян на вывод», он купит себе под них именьице, где-нибудь в Херсонской губернии. Собственно, обман, который осуществляет Чичиков, - и не обман вполне. Кого он обидел, кому навредил? Мелкий, совсем мелкий мошенник, а вовсе никакой не Наполеон. Но незатейливую историю о странствии по России Гоголь обернул ужасной, апокалипсической притчей о земле, населенной сплошь мертвецами. Мертвецы ходят, пьют, едят, но однако на самом деле - это не люди, а сплошь ожившие вещи. Ожившее тряпье - Плюшкин, ожившее полено - Собакевич и так далее.
В отличие от гоголевского героя, странный джентльмен по имени Пиквик называл себя «наблюдателем человеческой природы» и привносил в представление об Англии как о стране холодной и чопорной, населенной расчетливыми и исключительно прагматическими личностями, нечто иное. Стремление его - самое бескорыстное. Он и его друзья, образовавшие из своего сообщества некий Пиквикский клуб, путешествуют с той единственной целью: «наблюдать и исследовать людей и нравы, а также картины местной жизни или пробужденные ими мысли».
Пиквик и его друзья собирают сведения о людях, их странностях, их глупостях, даже подлостях, но все, кого они встречают, пусть и слабые, но живые люди. Гоголь же при помощи Чичикова создает вторую российскую кунсткамеру уродов, заключенных, словно в колбы, в соответствующие главы. Как уж тут не вскричать, не взмолиться, не воззвать к Руси с вопросом: что же пророчит ее необъятный простор? Не вся же она населена подобными чудищами, быть может, народ прячет в недрах своих тайных богатырей, тайных героев? В действительности народ прятал от Гоголя живые души и так далеко их спрятал, что понадобилось целое поколение русских писателей, которому предстояло расколдовать мертвые души, вдохнуть в тряпичных людей типа Башмачкина живую, теплую душу Девушкина. Но Гоголь оставил народу веру в свое тайное предназначение, в то, что русская птица- тройка лихо несется над всеми землями, а прочие народы должны расступаться, сторониться и «давать ей дорогу», ибо не знают ее великой тайны.
Можно предположить, что для Англии - основное свойство страны заключено в людях, ее населяющих. Потому и говорят, что странна не страна, а люди в ней странные - люди, полные всяких чудачеств, всяких странностей (тут надо будет сослаться на Карамзина с его письмами русского путешественника). Идея же России не в нас самих (или не только в нас), а скорее в пространстве-времени этой конкретной земли, по которой мы все ходим, на которой живем.
Если же спуститься по родовому древу каждой из стран к ее корням, иначе говоря, к архетипам и к мифологическим образам, то именно там, скорее всего, и откроются начала таких подходов. Главная тема кельтских, то есть праанглийских мифов - это история благородных рыцарей, восседающих вокруг некоего Круглого стола. Вот вам и прообраз всеобщего парламента, объединенной ли Европы, Организации ли Объединенных Наций - сравнения можно продолжать. Круглый стол возглавляет король Артур, а возле него сидит прекрасный рыцарь Ланселот и еще сто пятьдесят рыцарей. На этом столе мог размещаться святой Грааль - чаша, в которую была собрана кровь из ран Иисуса Христа. Святой Грааль исчез из-за людской греховности и, вернее, из-за греховности самих рыцарей. С тех пор поиск Грааля - главная цель и главное испытание людей.
В русском фольклоре если и есть достойный человек, то это или Иванушка-дурачок, или младший брат, притесняемый, как правило, своими старшими братьями. Русский сказочный герой обычно очень одинок и вынужден сражаться со всякой нечистью, обитающей в лесах, на болотах и повсюду на обширных пространствах нашей родины. Вообще есть определенное различие в том, как взаимодействуют герои кельтских мифов с потусторонним миром и как это происходит у героев мифов отечественных. Природный мир русской сказки и мифа и есть мир потусторонний реально, а потому и в поисках чудесного нет необходимости куда-то переходить, искать область чудесного: все здесь же, рядом - в лесу, на болоте, в реке, и любой ночью могут прийти с того света любые предки. С детства нас окружают жуткие сказочные образы. Возможно, оттого так легко и воспринимается нами необычное, фантастичное название поэмы Гоголя - «Мертвые души».
У богов, фей, эльфов, великанов древних кельтов есть свой мир, который тоже разделен перегородкой. Перегородкой достаточно тонкой, но она все-таки есть. Рыцари или засыпают и тогда путешествуют по инобытию, если дело происходит в бытие реальном, для этого в реальности надо пройти через узкий мост, спуститься в пещеру или же в колодец, где спрятаны сверкающие подземные небеса, или же, наконец, в чистилище. Все это подразумевает необходимость совершения какого-то целенаправленного действия. И любой рыцарь, отправляясь туда - во все эти «пропасти земли», в героическое по ним путешествие, - знал, что идет на подвиг аналогичный и во всем сообразный крестовым походам в Иерусалим. С русским же героем дело обстояло несколько иначе - у него испытания начинались уже за околицей или на первом же перекрестке.
Можно ли сказать, что герои двух знаменитых романов выражают истинные черты своего народа? Зачем мы смотрим на Англию и Россию их глазами? Разве Пиквик похож на холодного, замкнутого англичанина? Вот и Карамзин, путешествуя по Европе в конце XVIII века, писал о характере англичан: «Русское мое сердце любит изливаться в искренних, живых разговорах, любит игру глаз, скорые перемены лица, выразительное движение руки. Англичанин молчалив, равнодушен, говорит, как читает, не обнаруживая никогда быстрых душевных стремлений, которые потрясают электрически всю нашу физическую систему». Разве Пиквик такой? Наоборот, Пиквик удивительно доверчив; настолько доверчив, что он становится жертвой судейских крючкотворов и попадает в тюрьму.
А Чичиков? Разве он выражает наш национальный характер? Как же можно, чтобы главный герой русского романа был расчетливым, практичным, хитрым и совсем недобрым? Конечно же, это герой не нашего романа… Мало того, он еще и занимается совершенно невероятным для русского человека делом - скупает мертвые души! Все происходящее не имеет отношения к реальности, все описываемое в поэме преувеличено, фантастично. Или, может, скажете, что и Хлестаков, и городничий - тоже истинно русские национальные типы? Нет, тут уж, пожалуй, явная ошибка.
Англия смогла увидеть себя со стороны глазами смешного толстого человечка - правнука шекспировского Фальстафа, который расколдовывает своим юмором сухих джентльменов и строгих леди, занимающихся хозяйством, предвыборной борьбой, охотящихся за богатыми избранниками и упивающихся собственной глупостью. Мистер Пиквик, словно тугой волейбольный мяч, отскакивает от всех традиционных английских типов, от классических положений, все и вся обращая в пародию. Даже нежно любимые Англией романтики «озерной школы» превращаются на страницах романа в унылых поэтов, воспевающих болотных лягушек.
А Чичиков? К сожалению, он плоть от плоти России, он с нее кормится; можно даже сказать, кормится ею. Кормится ее землями, душами, живыми и мертвыми, дает-берет взятки, надувается до огромных размеров русского чиновника. Столетиями исторгает из себя их Россия, но тщетно. Чичиков, городничий, Хлестаков обитают в России по-прежнему. Гоголь мечтал о том, чтобы мертвое переплавилось в живое, чтобы его герои странным образом преобразились. Но необычность русского бытия состоит в том, что, за счет ли огромных пространств то ли еще почему-то, здесь не происходит возвышения и переплавки человеческих душ, о которой так мечтал Гоголь. Мертвые и живые души сосуществуют друг с другом, иногда вступая в борьбу. И когда торжествуют мертвые, они пишут доносы, устраивают погромы, служат любой, самой фантасмагорической власти. Русский чиновник - взяточник и мошенник - неистребим. Думается, что именно он носится птицей-тройкой по нашей грешной земле, а мы шарахаемся от его троек, «Мерседесов», а то и вовсе небесных колесниц-вертолетов.
2
Диккенс против Гоголя
Бурное время королевы Елизаветы подарило Англии Уильяма Шекспира. Время домовитой долгожительницы королевы Виктории дало Чарльза Диккенса. Англия времени Чарльза Диккенса, т. е. почти с начала и почти до конца XIX века, вовсе не была благополучной страной, населенной благополучным народом. Англия мучительно вступала в индустриальный капитализм, с его жестоким обращением с женщинами и детьми, грязными фабриками и приютами, страшными гулкими и мрачными лондонскими доками и измученными рабочими, каторжниками на болотах и гибельной долговой Ньюгетской тюрьмой. Диккенс еще маленьким мальчиком познал все темные и страшные стороны своей страны. Его отец сидел в тюрьме Маршалси, и мальчик посещал его там; в десять лет он был вынужден пойти работать на фабрику ваксы. Уже с детства мальчик острее всего пережил бесприютность. Поиск Приюта, Дома в жизни, в книгах, в издаваемом им журнале «Домашнее чтение» и стал главным направлением всей его жизни. Он жаждал невероятного - согреть каждого заброшенного ребенка, каждого несчастного человека на этом продуваемом всеми ветрами острове. Он желал каждого наделить очагом, Домом. Обитая на острове с «холодными домами», среди таких же холодных соотечественников, он мечтал согреть Англию. И, можно сказать, согрел ее тем, что создал культ английского, а потом и евро-американского Рождества.
Диккенс - писатель, ставший своеобразным гербом Англии, был в то же время и самым неанглийским англичанином - живо эмоциональным, очень пластичным, отзывчивым, живым и страстным. Именно он создал несметное количество смешных, фантастических, невероятных героев: карликов, горбунов, кривых старых дев, вечно пьяных молодых докторов, механических клерков, красноносых проповедников, толстых дам, занимающихся благотворительностью, и море других героев. Конечно же, ему очень помогала та почва, на которой он жил: англичане всегда славились чудаками и чудачествами. Ему вечно не хватало читателей, хотя по тем временам у него их было невероятно много. Он ездил по всей земле и читал, читал перед огромными аудиториями отрывки из своих романов. Он хотел видеть, как отзывается его слово, и ему удавалось это увидеть.
Как только его стали переводить на русский, он превратился в самого популярного в России писателя, заслужив вскоре странное звание самого русского из английских писателей.
Россия все вбирает, все впитывает. Каждое слово о себе она принимает столь глубоко и серьезно, что едва ли, так сказать, не оборачивается, превращается, как в сказке, каждый раз в ту страну, которую наилучшим образом создадут в Слове. Оттого и возникает в русской культуре столь безумный эффект двоящегося Петербурга, не то реально стоящего на земле, не то созданного русскими писателями.
Подобно Диккенсу, у которого все дальнейшие взаимоотношения с «холодным домом» - Англией начинаются с истории его детства, многое во взаимоотношениях Николая Васильевича Гоголя с миром, Россией и людьми начинается с его детства в Малороссии.
Родившийся у очень юной матери, Гоголь был слабым и больным ребенком. К воспоминаниям его матери давно принято относиться с большим подозрением. Она считала своего сына непревзойденным гением и поэтому была уверена, что он изобрел паровую машину, железную дорогу, да и все другие достижения прогресса должны быть непременно связаны с его именем. Необычность и странность преследуют его с раннего детства. Маленьким мальчиком он утопил кошку: ему не понравилось, как она мяукает, а потом горько раскаивался в содеянном поступке. Кроме того, он очень часто, учась в лицее, дабы избежать наказания за проказы, притворялся безумным и отправлялся в местную больничку. «Гоголь взбесился!» - кричали его соученики, а он очень артистично бился на полу, кричал и пускал изо рта пену. Письма Гоголя к родным поражали последующих исследователей постоянным обманом и мистификациями; он придумывал жизнь, ситуации, события. Пожалуй, Россия была для него такой же загадкой, как и его собственная невероятная душа. Удивительно, что Гоголь, столь обласканный в детстве, во всю остальную жизнь абсолютно бездомен, как бездомны и его главные герои. «Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, в слякоть, через леса, через степи, на край света».
Гоголя и его героев манят роли, смена масок, положений; они крутятся на проволоке, словно ярмарочные актеры, а Россия, замерев, смотрит, какие антраша выделывают писатель и его знаменитые персонажи. Он хотел разгадать Россию, но она была и его мукой, он бежал из нее, стремился в свой солнечный, светлый, древний Рим, так, что его не могли остановить ни хлопоты по устройству сестер, ни мольбы друзей. В холодном, сыром Петербурге у Гоголя болели зубы, нос, его охватывали приступы меланхолии. В каждом письме из России он пишет, как мечтает покинуть эту противную, гадкую землю, которая ничего не понимает в том, что истинно происходит в его душе. Но каждое его слово все - от либералов до самого государя Императора - ловили с умилением. Сатирика, обличавшего нравы своей страны, умоляли остаться, власть постоянно ссужала его деньгами. И это в то же самое время, когда за невинные собрания молодого Герцена ссылали в Вятку. Гоголь же свободно пересекал границы России туда и обратно, важно объясняя и из далекого Рима нечто о русском богоизбранничестве. Гоголь обиделся на первых зрителей «Ревизора». Они не так и не там смеялись, они вообще ничего не поняли, его охватила ужасная тоска, и он решил наказать Россию своим отъездом. И тут в первый раз прозвучало: «Пророку нет славы в отчизне».
Известно, что он очень мало видел Россию, недолго жил в Петербурге, в Москве - остановками, по губерниям только проехал, увидев их из окна своей кареты. Наверное, потому и вызывал Гоголь у многих людей сомнение в том, что он национальный русский писатель и выразитель некой потаенной русской души. Скорее уж причудливого русского кошмара, фантасмагорически отраженного в кривом зеркале пространства. Хотя многие скажут, что не в кривом, а в самом идеальном зеркале. Белинский вообще назвал Гоголя «Колумбом натурализма», т. е. считалось, что он как никто воспроизводит именно действительность. Но тогда мы должны всерьез уверовать, что все те механические, филигранно описанные существа, с их прыщиками, волосками, бурчанием в желудке, икотой, а также жадностью, подлостью, лицемерием, хитростью и прочим, есть люди, созданные по образу и подобию Божию. Единственное, что связывает Гоголя с русской традицией, - это странничество как способ жизни, как бегство от себя, от страны, от тоски, с мечтой о своей идеальной России.
Можно сказать, что ее он сочинил - эту Россию.
Гоголь глубоко трагичен, несмотря на видимый комизм своих творений. Он давно разуверился. Разуверившийся в роде человеческом, он с помощью огромного религиозного усилия пытался преобразить своих героев и огромным религиозным усилием уговаривал себя во втором томе «Мертвых душ» в преображении своих героев и, в первую очередь, - столь неоднозначного мистера Чичикова.
Диккенс же почти всегда радостен - то светло, то печально; его мир пронизан юмором, согревающим своим теплом даже острые сатирические картины.
Диккенс обошел в своем «холодном доме» все углы и щели: и ничего не осталось, ничто не миновало его остроумного взгляда. Но было у него одно главное отличие от нашего странного русского писателя: Диккенс любил даже тех, над кем смеялся. Он вообще очень любил простых, незаметных, обычных людей, их тихий домашний уют. Его любовь достигла такого пафоса, что каким-то особым гимном он воспел даже Очаг, превратив его в алтарь Дома. Так Дом, согретый любовью, превращается у него в тихое святилище, в точку отсчета любой человеческой жизни. Человек, оскорбивший семейный очаг или недооценивший любовь к нему, как правило, должен пройти долгие дороги испытаний. Но и, обязательно вернувшись, раскаяться в том, что изменил тихой гавани любви.
Парадокс в том, что фантастический Гоголь остается одним из самых современных писателей России. И мы снова и снова завороженно разглядываем гоголевских человечков, узнавая в их лицах и поступках каждый день нашей повседневной жизни. Проходят столетия, царский строй сменяют большевики, за ними является новая-старая Россия, шарманщик крутит ручку своей шарманки, а по огромной растекшейся во все стороны стране движутся Вечно Живые Мертвые Души - Чичиковы, Кувшинные Рыла, Хлестаковы, Городничие и cetera, cetera…
Наталья Громова. Мистер Пиквик против господина Чичикова.// «РУССКИЙ МIРЪ. Пространство и время русской культуры» № 3, страницы 13-21
2. Мистер Пиквик пускается в путь
Бедный Боз! Парламент распущен на рождественские каникулы, и теперь он мог бы оставаться у Хогартов подольше. Теперь можно было бы не думать с тоской о том, что ночью еще предстоит расшифровать стенограмму, рано утром отнести отчет в редакцию, а затем отправляться на какое-нибудь дурацкое собрание и записывать словоизлияния доморощенных политиков и думать при этом, что и Кэт, и ее милая сестра Мэри ждут его и проклинают вместе с ним тяжелую долю репортера. Теперь работы по газете куда меньше, можно даже не так торопиться с очередным скетчем для «Белль’с Лайф» и получше его отделывать. Но договор с Чепмен и Холл, издательской фирмой, правда, еще совсем неизвестной, но, кажется, солидной, заставляет его не идти к Хогартам, а сидеть дома и писать.
Он пишет план первого выпуска своего сочинения - сочинения, которого пока еще нет. На клочке бумаги он извещает свою любимую Кэт о том, что должен засесть за этот план, который нельзя больше откладывать, потому что фирма Чепмен и Холл поручила ему одному осуществить задуманное начинание и это будущее его произведение намерена иллюстрировать гравюрами на дереве. Он и так оттягивал представление плана, а теперь подошел последний срок. В пятницу утром фирма должна иметь проект сочинения и, волей-неволей, он вынужден пойти на самоотречение - сидеть дома и писать. На письмеце он ставит дату: «Среда, вечер, 1835».
Фирма Чепмен и Холл, пока еще неизвестная, но, кажется, солидная, согласилась отказаться от первоначальной идеи «Клуба Немврода». Доводы Чарльза убедили фирму. И мистеры Чепмен и Холл порешили предоставить Бозу свободу в выборе сюжета будущего сочинения. Но мистер Боз должен помнить: выпуски этого сочинения не должны запаздывать. Проект клуба, члены коего объединились для научных изысканий, не вызвал их возражений. Если Боз пошлет несколько членов клуба - пусть это будет Пиквикский клуб - в поездку навстречу приключениям, фирма желает только одного: чтобы эти приключения были юмористическими, занимательными и понравились бы читателю.
Роберт Сеймур тоже отказался от своего предложения. Прекрасно. Он будет иллюстрировать сочинение Боза. Четыре гравюры на дереве ежемесячно, на каждый выпуск.
И Чарльз начал писать «Посмертные записки Пиквикского клуба».
Конечно, среди читателей не найдется такого, который будет доискиваться, один ли мистер Пиквик, президент и основатель клуба, предается научным изысканиям или среди клубменов находятся и другие столь же пытливые умы. Читатель должен удовлетвориться тем, что мистер Пиквик прославил свое имя научным сочинением. Но каким?
Тема должна быть связана с предместьем Лондона. Это позволит отправить мистера Пиквика из Лондона в другие города, а в дороге приключения сами идут навстречу, их не надо изобретать.
Почему бы в таком случае не подтрунить над рыболовами, которые на долгие часы застывают с удочкой в руках, сидя на бережку многочисленных прудов в лондонских окрестностях? Мистера Пиквика можно сделать самой смешной разновидностью этой комической породы - ученым рыболовом, написавшим знаменитый трактат о какой-нибудь мелкой рыбешке. Члены клуба должны быть потрясены научными достоинствами этого ученого труда и, преклоняясь перед гениальными изысканиями ученого в хемстидских прудах, могут послать его для наблюдений уже не над рыбешкой, а над людьми и нравами. Чем высокопарней изложить цели и мотивы, побудившие членов клуба отправить своего президента, а в придачу к нему трех других джентльменов, вон из Лондона - тем комичней будет завязка.
А затем можно забыть о клубе и пуститься с четырьмя клубменами по дорогам Мидльсекса. Надо только оговорить, что мистер Пиквик и его спутники будут-де сообщать в клуб о своих наблюдениях, во славу и для процветания науки.
Но каким на вид должен быть ученый муж, мистер Пиквик?
Роберт Сеймур полагал, что ученый муж, погруженный в изыскания на благо человечества, не уделяет должного внимания чревоугодию, и потому лучше изобразить его сухопарым, высоким джентльменом. Соображения художника были небезосновательными, и Чарльз не возражал. Сеймур даже сделал эскиз сухопарого мистера Пиквика.
Мистер Чепмен, глава фирмы, посоветовал изменить внешний вид президента клуба. Публика не привыкла к тощим комическим персонажам. В Ричмонде, неподалеку от Лондона, живет его друг, джентльмен пожилой, с весьма упитанной круглой физиономией, украшенной очками, и с солидным брюшком. Джентльмен любит франтить, несмотря на крайне пухлые ляжки, он любит носит штаны в обтяжку, чем вызывает протест леди.
Должно быть, мистеру Чепмену удалось его описать, так как и Чарльз и Сеймур решили заменить тощего Пиквика толстым. Чарльз, подумав, пришел к заключению, что новая внешность быть может, подходит к мистеру Пиквику больше. Он в сущности не собирался превращать Пиквика в сухого ученого, ведь президент клуба был раньше коммерсантом, а когда сколотил себе не очень большое, но вполне независимое состояние, отдал свой мозг делу прогресса и на благо человечества.
Таким образом, живший в Ричмонде любитель мышиного цвета штанов в обтяжку и черных гетр, мистер Джон Фостер, сам того не ведая, вышел из под гравировальной иглы Сеймура мистером Сэмюэлем Пиквиком.
Этим превращением оказалось недовольно одно лицо, а именно - новый приятель Чарльза, мистер Форстер, литератор. Когда Чарльз сообщил ему о прототипе глубокого исследователя рыбного населения в пригородных прудах, мистер Форстер почти обиделся. Фамилия его произносится точь-в-точь, как фамилия джентльмена из Ричмонда, да к тому же они тезки. Мистер Форстер готов был усмотреть в этом совпадении глубокий смысл и сначала отказывался признать его случайным.
Посылая мистера Пиквика в поездку для прогресса науки и в просветительных целях, надо было дать спутников президенту клуба.
Чарльз дал ему в спутники трех молодых джентльменов. Первого из них он сделал любителем прекрасного пола, но, несмотря на свое сердце, слабое в борьбе с очарованием леди, молодой мистер Тапмен еще не связал себя супружескими узами. Второго, мистера Уинкля, он наделил спортсменскими наклонностями, а третьего, мистера Снодграса, - поэтическими. Все три спутника видели в мистере Пиквике вождя и почитали его образцом не только учености, но и добродетели.
Итак, четверо пиквикистов были изобретены. Мистер Пиквик усажен в кэб и отправлен к стоянке пассажирских карет. Там должны были его ждать молодые сочлены клуба, и оттуда всем четверым надлежало отправиться на поиски приключений.
Впрочем, фантазия Чарльза не позволила ему дождаться, пока пиквикисты выедут за пределы Лондона. Завязка первого приключения произошла еще в кэбе, в котором мистер Пиквик направлялся к месту свидания со своими молодыми друзьями. Любознательность мистера Пиквика послужила хорошим мотивом для такой завязки, и когда кэбмен заподозрил в своем пассажире шпиона и принялся расправляться кулаками со всеми четырьмя пиквикистами, можно было ввести в действие новое лицо.
В адвокатской конторе мистера Блекмора, где Чарльз работал клерком, подвизался на том же амплуа клерка некий Поттер. Как и Чарльз, Поттер любил театральные представления; как и Чарльз, он был завсегдатаем театра. Чарльз изучил его хорошо, и, если судить по незнакомцу, возникшему на первых же страницах «Посмертных записок Пиквикского клуба», клерк Поттер прежде всего обладал своеобразной манерой выпаливать отдельные фразы, не связывая их иными знаками препинания, кроме многоточий, причем эти фразы не соединялись между собой обычными логическими скрепами. Можно также думать, что упомянутый Поттер, кроме своеобразной манеры говорить, обладал мюнхгаузеновским даром, не смущаясь, измышлять небылицы…
Так на первых шагах пиквикистов на стезе приключений, которых ждала от них издательская фирма Чепмен и Холл, появился незабываемый мистер Джингль.
Чарльз писал, черкал и вновь писал волнующий диалог пиквикистов с обретенным новым знакомым, описывал их приезд в Рочестер, где решил отправить их на благотворительный бал, на котором им надлежало ввязаться в приключение.
Но приходилось отрываться от «Пиквика» и для скетча, требуемого редактором «Белль’с Лайф», и для репортажа, требуемого редактором «Морнинг Кроникль». Правда, рождественские каникулы были в самом разгаре, приближался новый год, и репортерской работы было необычно мало, но Чарльз уже давно начал писать двухактный водевиль с музыкой «Деревенские кокетки». И как он ни старался, чтобы рукопись водевиля не попадалась ему на глаза, ничего из этого не выходило. Снова и снова он вносил в водевиль поправки, а затем почти без паузы переходил к рукописи «Пиквика». Его самого удивляло, что «Пиквик» не мешал водевилю, а эти два опуса не мешали еженедельным скетчам.
Кэт и Мэри были в курсе всех событий, подстерегающих мистера Пиквика и его молодых друзей. Но нельзя сидеть одновременно за письменным столом на Фарниваль Инн и в гостиной Хогартов, и, как ни хочется быть у Кэт, приходилось посылать ей записочку: «В данный момент я усадил Пиквика и его друзей в рочестерскую карету, и они едут без помех в обществе субъекта, совсем непохожего на тех, кого я до сей поры описывал, который, льщу себя надеждой, будет, несомненно, иметь успех. Я хочу доставить их с бала в гостиницу, прежде чем лягу спать; полагаю, что это займет у меня времени по крайней мере до часу или двух. Издатели будут здесь утром, так что вам легко понять, что выбора у меня нет, надо сидеть за столом».
Первые страницы «Пиквика» Чарльз отделал окончательно в самом начале нового года. Чепмен и Холл одобрили начало, сдали рукопись в набор. Скоро корректурные гранки вручены были Сеймуру. Он взялся за карандаш и набросал первый рисунок: двенадцать джентльменов вокруг стола заседаний внимают мистеру Пиквику, помахивающему рукой во время своей речи.
Приятель мистера Чепмена, обитавший в Ричмонде, мог быть удовлетворен: президент Пиквикского клуба облечен был точь-в-точь в такие же штаны, какие носил он. Словно лайковая перчатка, штаны облегали весьма округлые формы, какие были и у него. И так же, как он, президент клуба питал пристрастие к черным гетрам. Для того чтобы читающая Англия могла вскоре лицезреть без помех эти детали туалета, Роберт Сеймур заставил дородного мистера Сэмюэля Пиквика влезть на стул.
Из книги Некрасов автора Скатов Николай Николаевич Из книги Господин Ганджубас автора Маркс Говард Из книги Тесла: Человек из будущего автора Чейни Маргарет Из книги Мсье Гурджиев автора Повель ЛуиГлава 9 Прямой путь, окольный путь Международная Ниагарская комиссия, которая многие годы колебалась между зловещими аргументами Эдисона и лорда Кельвина об опасностях переменного тока, в октябре 1893 года объявила, прямо как предсказывал Вестингауз, что заключает с его
Из книги Бридж – моя игра автора Горен Чарльз Генри Из книги Игорь Тальков. Стихи и песни автора Талькова Татьяна Из книги Вспомнить, нельзя забыть автора Колосова МарианнаМИСТЕР «X» Слышал я, что в космос посланы сигналы, Дабы обнаружить «братьев по уму», И с тех пор на сердце как-то полегчало. Что вас удивляет? Это как кому. Всматриваюсь зорко ясными ночами То в созвездье Ворон, то в созвездье Рак И в Кассиопею все смотрю часами. Что вас
Из книги Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают автора Грасс ГюнтерМАРИАННА КОЛОСОВА. «ИХ» ЖЕЛТЫЙ ПУТЬ (газета «Новый путь» № 208 от 6 июня 1936 года) Журнал в желтой обложке. На желтом фоне черная свастика. На свастике белый двуглавый орел с тремя коронами. В центре орла фигура, смутно напоминающая Георгия Победоносца на коне. Это юбилейный
Из книги Оскар Уайльд автора Ливергант Александр ЯковлевичЮлия Франк ПУТЬ ЧЕРЕЗ ПОВЕСТВОВАНИЕ - ПУТЬ ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ. Приглашение © Перевод А. Кряжимская Двадцать лет прошло с тех пор, как летом 1989-го от Берлинской стены начали откалываться кусочки, осенью того же года она зашаталась, а в ночь с 9 на 10 ноября (через несколько недель
Из книги Хогарт автора Герман Михаил ЮрьевичВместо предисловия «ПУТЬ ПАРАДОКСА - ЭТО ПУТЬ ИСТИНЫ» Читатель, тем более юный, не делит книги на русские и переводные. Вышли в свет на русском языке - значит, русские. Когда мы в детстве и отрочестве читали Майн Рида или Жюля Верна, Стивенсона или Дюма, нам едва ли
Из книги Диккенс автора Ланн Евгений ЛьвовичМИСТЕР ХОГАРТ, МИСТЕР КЕНТ, СЭР ДЖЕЙМС ТОРНХИЛЛ И ЮНАЯ МИСС ДЖЕЙН На этот раз он затеял скандал на целый Лондон. Скандал затянулся надолго. И, как обычно с Хогартом случалось, курьезные подробности этой истории несколько затмили ее вполне серьезную суть.Не следует думать,
Из книги Отрывки из Ничего автора Ванталов Борис3. Мистер Пиквик застрял в пути Близился февраль. Парламент уже отдохнул и снова призван был к своим обязанностям. Но Чарльз не отдохнул нисколько, а теперь работы еще прибавилось с открытием палат. Надо было отказаться хотя бы от еженедельных скетчей в газете.И он пишет
Из книги От Жванецкого до Задорнова автора Дубовский МаркМИСТЕР Х Конечно, я допускает (ы понимаю), что процесс тоже может превратиться в сюжет (Кафка, например), став массовым явлением. Но пока он еще свеж, можно наслаждаться непредсказуемостью результата.Я верю, схема будет!Конечно, без нее не обойтись, но задача ы быть впереди
Из книги Коко Шанель автора Надеждин Николай ЯковлевичМистер Бин Популярный английский актёр-комик Роуэн Аткинсон не приехал на «MORE SMEHA» по менее трагичной причине.Мы переписывались с Роуэном полгода. Интеллигентный британец обрадовался, что его знают в неведомой Латвии, посетовал, что об Аркадии Райкине ничего
Из книги Уроки любви. Истории из жизни А. Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады автора Госвами Бхакти Вигьяна14. Мистер Кейпл Шанель не была злопамятной, но никогда не прощала несправедливых, незаслуженных обид.Они всё-таки поехали в Виши. На том же большом автомобиле, на котором Бальзан впервые привёз Коко в замок Руайо. И Габриель насладилась всем сполна – созерцанием
Из книги автораМистер Бразилия Злоупотребление как наказанием, так и поощрением разрушает отношения. Шрила Прабхупада идеально чувствовал меру и в том, и в другом, и потому его наказания и похвалы не отдаляли учеников, а делали их еще ближе к нему и Кришне.Махавира:Прабхупада
